К югу от границы

Почти случайно прочитала по дороге в Киев роман Мураками. И, не смотря на всю его неоднозначность, теперь ко всевозможным символам-направлениям вроде "последней клеточки классиков", недоступного "концертного зала" (у Хёга), разнообразных "седьмых небес" добавилось еще и "к югу от границы", "на запад от солнца". И, конечно же, Симамото. "Иногда я смотрю на тебя и думаю, что вижу далёкую звезду. Она так ярко светит, но свет от неё идёт десятки тысяч лет. Может статься, и звезды-то уже нет. А он всё равно как настоящий. Такой реальный. Реальнее ничего не бывает." В тексте Симамото - имя-вместилище мечты, что-то вроде адреса Рая. И самое забавное, самое трогательное в этой истории (как и во многих подобных случаях) состоит в том, что эта внебытовая, почти божественная мечта всегда погружена/воплощается в чем-то невероятно простом и материальном. В том, как С. характерно поправляла волосы, как она держала руки на коленях, как прихрамывала на одну ногу, или что-нибудь в таком духе. Вот какое у этого Рая лицо.

@темы: текст, мураками, литература

---

Марсель

Пруст описывает старую колокольню, ее запах и цвет, говорит о том, какой оттенок у нее был по вечерам и утром, как, ориентируясь на ее торчащий шпиль, всякий раз можно было, зажмурившись, увидеть, что за свет сейчас в домах и на соседней улице, как вздымается и утихает пыть, словом, "как поет город от ноября до ноября". Вся прелесть в том, что Пруст пишет о себе. Такая "прустовская" история есть у каждого. Все мы написали изнутри такую же книгу.
Я очень детально помню старую антенну на крыше зеленого кирпичного дома, которую видно было из окна бабушкиной кухни. И только я знаю, каким вкусом она была наполнена, какую особую несла в себе меланхолию, какую синюю тишину, как ее сопровождал непрерывный сверчковый стрекот, и что за тон была у этого стрекота. Я помню вкус соленого чая, из-за плохой воды, вечные конфеты "каракум", не до конца выстиранные занавески и ту приятную вечернюю философичность, которую давала мягкая темнота, наполнявшая глаза. И это ощущение-память, это знание, к примеру, уникальное и бесценное. Бесценное потому, что недоступно никому другому на всем белом свете. Человек мог бы написать целую книгу, почти эротический роман, о своем взаимоотношении с пространством, с его предметами. Роман сложный и витиеватый, полный мучительной, долгой, особенной, а иногда и безответной любви. Как можно после этого утверждать, что вещи не носят наш отпечаток? Я, к примеру, склонна думать, что воплощусь после смерти скорее в своей соляной лампе, в своем заношенном платье, стану душой своей оконной рамы или своего плюшевого зайца, чем попаду в ад или рай. И я в этом тексте совсем не пытаюсь играть в "прустовщину". Я просто очень его люблю за эти честные, мучительные и чудные отношения с предметами, с местом. Можно было бы принять "Утраченное время" за целую отдельную категорию романа. В эту категорию, в этот "поджанр", вписался бы и Шульц, и много кто понеожиданней. Текст-память, текст-раскрытие собственной истории, текст-создание отдельного космоса через собственную историю.

@темы: текст, пруст, литература

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Список

"За гранью тишины" с субтитрами
"Иллюзионист" Стеллинга
"Дорога"
"Фицкарральдо"
"Ты, живущий" Андерссона
"Дом"
"Хаос"
Спектакль Туминаса
"Сатанинское танго"

@темы: просмотр, заметка

---

О языке Д.

Его язык стал чем-то особенным. Та же мысль, высказанная на моем языке, словно бы становится проще, суше. Она становится бытовой. Хотя, по сути своей, не меняется. Почему? Что происходит при переводе? Какое-то неразличимое скольжение, скатывание в простоту. Как если бы предмет изложения, существовавший в слове, пока оно звучит с этой медовой неясностью, вдруг исчезал, когда фраза упрощалась (в хорошем смысле) и уяснялась. И то, что доходит до меня, то, что делается понятным мне, оказывается хитрым двойником, подделкой. Это как экранный призрак, существующий между телом и окном, пока в кадре не зажигают свет. Как киношная магия ослепительно белой руки на фоне молчаливой черной перчатки. Как пауза. На самом деле, я пытаюсь говорить о чисто вкусовой, оттеночной разнице, о том, как этот язык ощущается на языке. И для меня он по целому ряду причин (в т.ч. и по причине незнания) стал вместилищем той соблазнительной и неприкосновенной тайны, в которую единственную мы на самом деле влюблены (или часть из нас), когда влюблены. И влюбленность длится до тех пор, пока объект (человек/текст) позволяет нам ее ощущать, ощущать эту перспективу спасения и ответа, эту возможность разрешить первичный конфликт. "Только влюбленный имеет право на звание человека", т.к. сила этой человеческой влюбленности равна силе любви к тайне. Самая, возможно, поглощающая и сложно устранимая влюбленность возникает при вот такой мучительной подмене. Те, кто чувствуют этот первичный разрыв, это неизбежное (даже с логической точки зрения) одиночество, эту остроту неискоренимых противоречий, те, что на самом деле ищут какого-нибудь бога, или кантовское прекрасное - те "влипли" больше всех.

@темы: текст, язык

---

МВ

Вся эта история с побегом случилась после того, как в этом же ночном сновидении я ушла (и очень жалела) от полного писателя в черном костюме, с бородой цвета вороньего крыла, с зелеными глазами и фамилией на букву Б. И еще после того, как на меня накричала МВ, когда мы с ней сидели в театре. МВ, уже гадавшая в моем сне по почерку в прошлом году, оказалась в помещении, похожем на киевский Дом Актера, только стены у него были красные, и по бокам маленькой, но высокой сцены, стояли такие же красные колонны. Показывали что-то, напоминающее то ли Шиллера, то ли "Принцессу Турандот". С массой героев, мужчинами в белом и золотистом трико, девушками в платьях, расшитых розами (палитра Фрагонара или Буше), молодой героиней в красном и служанками, носящими тайные письма. МВ спросила, как я считаю, кто из них ключевой персонаж, и я указала на почти неподвижную, незаметную девушку в кремово-розовом, с письмом руке. Именно она, говорю, тристер-медиатор, маленький арлекин, двигающий действие, завязывающий драматургические узлы. И МВ согласилась, мол, правильно. Она заговорила о себе, почему-то вдруг о людях и о детях, я вспомнила забавную историю и начала рассказывать ей о том, как моя мама, будучи беременной, сбежала через больничное окно, потому что терпеть не могла душные летние палаты. Здесь с МВ что-то произошло, она невозмутимо перебила меня, как перебивают, глядя в сторону, когда слушают полную чушь, и сказала, что "видимо, беременность вашей матери проходила очень тревожно", встала - и вышла вон. Я пошла за ней, с тем, чтобы извиниться, неловко спрятала руки в карманы, неизвестно за что. Она стояла лицом к окну, накинув свое синее пальто на плечи. В ответ на мои извинения МВ твердо, холодно, раздражительно и жестоко начала рассказывать о том, какая я слабая и мелкая, какая омерзительно несамостоятельная, о том, как много во мне тупой бездейственности, как это все стыдно и что меня вообще не должно было быть. А напоследок отрезала, мол, господи, неужели я не могу просто выйти одна, я хочу здесь просто побыть одна, да уйдите же к чертовой матери, Лена.

А еще этим же летом мне снилось, как мы хотели предупредить ее не смотреть очень дешевую и опасную метерлинковскую "Синюю птицу", но у театра были симультанные декорации, и всякий раз, когда мы с другой стороны входили в зал, чтобы найти ее, зрительский ряд оказывался от нас на противоположной стороне.

@темы: театр, сны

---

О тётках и проницательности

Старый маркесовский дом с большой семьей, в два этажа, в центре Киева. Семья зажиточная, со своими порядками. Старуха-тётка в красной юбке, с загорелой кожей (кажется, продавщица из сновидения оказалась и здесь), с пролетарской косынкой на голове все время твердила о пророчестве, в которое никто не верил, и не желала отпускать домой одного из чужих, усыновленных детей. В один из приездов я не выдержала и решила устроить им с матерью побег. Пригласили мать, вывели ребенка в другую комнату, а тётку, которая кричала и уже заметила все в дверную щель, с трудом закрыли в помещении на советскую металлическую дверную защелку. Получилось. Мальчик с девушкой уехали на мотоцикле, оказавшемся прямо под домом с лепниной, все замерли, ожидая, пока старуха перестанет кричать. Думали даже подержать ее взаперти несколько дней. И здесь случилось странное. Я увидела, как через несколько лет все летит к чертям из-за этих девушки и мальчика. И меня вдруг пронзила удивительная проницательность тётки-мексиканки. Она была права. Но пусть будет так.
Крик прекратился, и мы решили ее открыть. Она вышла, тихая, улыбаясь через силу, и притворно-сладким голосом, отрицавшим всякое происшествие до, поинтересовалась, все ли хорошо у гостей, все ли чувствуют себя уютно и т.п. Потянулась ко мне, поцеловала меня в щеку вместо исчезнувшего мальчика. И с потрясающим самообладанием, с медлительностью и ласковостью, натянутой, как струна, проследовала прямо по коридору на кухню. С тех пор все повально начали объясняться друг с другом так, как нужно, а не так, как есть. Тётка сделала что-то такое, что больше никто в этом мире не говорил правды.

@темы: сны

---

Белая женщина и Шульц

...Все эти маленькие, круглоголовые, большеглазые сутулые карлики, вся эта безобразная цветистость, вся эта воспаленная материальность/безумствующая материя. Все эти представления о доме. Весь этот сон.
Я жду Дня Рождения Бруно Шульца (12.07) еще и потому, что в эти дни выдают стипендию.

Приснилось, как я гналась за красивой женщиной. Сначала она сделала мне замечание в автобусе, а когда мы вышли, с издевкой спросила, пишу ли я книги. Я ответила, что я их читаю, но, конечно, когда-нибудь, о чем-нибудь... Она будто бы между прочим заговорила об авангардном испанском театре, о театре РСФСР(!), а я не помню, когда он был основан, и ничего не могу ответить. Пока я мямлила и медлила, она таяла. Загорелая продавщица в синем фартухе, с грязной, блестящей кожей цвета карамели, у прилавка которой состоялся диалог, наклонилась ко мне и сказала, что, мол, быстрее, у этой женщины нет ни тела, ни лица, она может быть кем угодно, она меняется мгновенно, надоело уже, но ее всегда можно узнать. И - махнула в сторону улицы: "Вон она!". Я увидела белую спину и огромную шляпу, кремовую юбку с разрезом сзади, расходившуюся по линии ног, так, что при ходьбе была видна внутренняя часть колена. Женщина удалялась очень быстро, теперь у нее был тонкий короткий силуэт, вместо коричневых очков, белых-седых волос и пышного тела. Я пошла за ней и закричала ей в спину, но она не оборачивалась. Она не обернулась и на громкое "Я люблю Вас". Только когда я повторила это несколько раз и добавила "Я люблю Вас, я люблю Ваш белый цвет", она осознанно сбавила шаг. Я догнала ее и схватила за локоть, и взяла под руку, и было понятно, что не отпущу. Я держала ее так, как будто ее согласие идти со мной и впрямь зависело от того, веду ли я ее. Как если бы я несла домой пакет с покупкой - вот так я держала ее за локоть. А когда мы сели в новый оранжевый вагон метро, она была совсем-совсем красивая, с короткой черной стрижкой, намного старше меня, тонкая-тонкая и худая, в черной майке. Я держала ее за эту самую худую, рельефную руку, рассматривала отражение ее плеча в стекле вагона, гладила ее локоть и повторяла куда-то в сторону "любовь моя, любовь моя".

@темы: шульц, сны

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра