Мне сложно рассуждать о развитии музыки, потому что у меня нет даже элементарного музыкального образования, т.е. представления о тональностях, октавах, нотах и пр. То есть, например, я знаю, что была классическая европейская система ладов, по которой каждый диссонанс разрешается в консонансе (и это основы гармонии), знаю, что в 20 веке осознанно шли ей наперекор, а в других традициях (например, в еврейской музыке, или африканской) были совсем свои ритмы и свои представления о созвучии. Но я попытаюсь ответить, опираясь на общую историю искусства.
Я думаю, что настоящее развитие музыкальной теории закончилось в фортепианной тишине Джона Кейджа. Точно так же, как живопись отпраздновала свою смерть в "Черном квадрате" Малевича. Это стартовый ноль, из которого все выходит и к которому возвращается. Развитие, т.е. не разновидность жонглирования старыми моделями, а изобретение и впрямь новых, было возможным, когда средневековая монодия эволюционировала в полифонию барокковой оперы. Когда Бах изобретал равномерно темперированный строй для клавира. Тот самый, которым мы преимущественно пользуемся сейчас. В 19 веке, на фоне переоценки роли художника, литературы "потока сознания" и остальных черт модерна, в классическую рациональную гармонию начинают попадать диссонансы. А в 20 веке, в период авангарда, агрессивного отказа от рациональных форм, отказа от любой удобоваримой лексики, период дадаистов и сюрреалистов, гармонию и вовсе сознательно разбивают. Диссонанс, с его оборванной нотой и слетевшей струной, становится новой гармонией. То есть, новой правдой в отношении того, на что теперь похож мир. Тут появляется Шёнберг со своей теорией додекафонии, идеей использования рядов неповторяющихся звуков. Это уже почти полное разложение. Почти полное возвращение к отдельным выкрикам и тишине. Ну и в 50-х Кейдж наконец-то ставит символическую, честную и знаковую точку. Почти на 40 лет позже, чем Малевич в живописи, кстати.
Поскольку искусство реагирует на меняющуюся реальность, пытаясь ухватить ее законы в образе, то и в литературе, и в живописи, и в музыке происходят похожие процессы. После модернизма и авангарда идет, как известно, постмодернизм. Невозможно изобрести новую технику в живописи после "Черного квадрата", вот в чем дело. Нечестно делать вид, что ты экспериментируешь с системой ладов, которая уже была до конца собрана и разобрана, если Кейдж сыграл свои четыре минуты. Постмодернизм, по определению, по своей идеологии уже не может предлагать ничего нового. В его доктрине - отказ от создания нового. Постмодернизм - это утопание языка автора, перепробовавшего все доступные языки, в хаотическом и порой случайном сочетании известных голосов. Это, как ты знаешь, игра с уже готовым. Поэтому музыка, которая пишется сейчас, какой бы разнообразной она ни была, тоже представляет из себя, с технической точки зрения, вариации старого.
Герой книги идет, читая книгу другого автора, процитированный абзац из которой еще и будет представлять авторскую нарезку другого автора. А потом этот герой послушает "Аппассионату" Бетховена и трижды харкнет у подъезда. После такого логического конца не может быть реформаторского развития стиля внутри одного искусства. То есть, внутри системы, зацикленной на одном информационном носителе - звуке, слове, визуальной картинке. Это - архаические для человека носители, способы передачи информации. Он пользовался ими за неимением других. Теперь он может надеть 3D очки, взять консоль, управлять несуществующим телом. Возможность настоящего развития перемещается куда-то к границам изобретения нового типа (!) искусства. И я думаю, что тут будущее за чем-то технократическим и очень интерактивным.
Ну и есть еще один аргумент. Он касается того, что человеческий слух улавливает ограниченный спектр звуков. Поэтому комбинации работы с ними, так или иначе, исчерпываются.