Его язык стал чем-то особенным. Та же мысль, высказанная на моем языке, словно бы становится проще, суше. Она становится бытовой. Хотя, по сути своей, не меняется. Почему? Что происходит при переводе? Какое-то неразличимое скольжение, скатывание в простоту. Как если бы предмет изложения, существовавший в слове, пока оно звучит с этой медовой неясностью, вдруг исчезал, когда фраза упрощалась (в хорошем смысле) и уяснялась. И то, что доходит до меня, то, что делается понятным мне, оказывается хитрым двойником, подделкой. Это как экранный призрак, существующий между телом и окном, пока в кадре не зажигают свет. Как киношная магия ослепительно белой руки на фоне молчаливой черной перчатки. Как пауза. На самом деле, я пытаюсь говорить о чисто вкусовой, оттеночной разнице, о том, как этот язык ощущается на языке. И для меня он по целому ряду причин (в т.ч. и по причине незнания) стал вместилищем той соблазнительной и неприкосновенной тайны, в которую единственную мы на самом деле влюблены (или часть из нас), когда влюблены. И влюбленность длится до тех пор, пока объект (человек/текст) позволяет нам ее ощущать, ощущать эту перспективу спасения и ответа, эту возможность разрешить первичный конфликт. "Только влюбленный имеет право на звание человека", т.к. сила этой человеческой влюбленности равна силе любви к тайне. Самая, возможно, поглощающая и сложно устранимая влюбленность возникает при вот такой мучительной подмене. Те, кто чувствуют этот первичный разрыв, это неизбежное (даже с логической точки зрения) одиночество, эту остроту неискоренимых противоречий, те, что на самом деле ищут какого-нибудь бога, или кантовское прекрасное - те "влипли" больше всех.

@темы: текст, язык

Расширенная форма

Редактировать

Подписаться на новые комментарии
Получать уведомления о новых комментариях на E-mail