Да. Асимметричной. Мне нравится это слово. Оно точнее. "Ответ", т.е. взаимообмен, происходит при любом раскладе. Другой вопрос - характер этого ответа. Но любовь, она асимметрична. Сейчас я попытаюсь показать, почему это - так.
Дело в том, что Л. - это скорее дорога, чем станция. Вполне возможно, что даже и не дорога, а что-нибудь вроде указателя, на котором написан город. Нас немного сбивают с толку части речи. Мы часто мыслим себе ее как готовый, с замкнувшимися контурами, предмет, которому только пытаешься прибавить в уме длительность. Но в том-то и дело, что такое протекание во времени напоминает не протекание, а смерть. С таким же успехом в протяженность жизни можно было бы включать период, когда человек лежит в гробу на похоронах. Поэтому так не бывает. Чтобы предмет мог длиться, он должен ежесекундно становиться другим предметом. Это - необходимое условие для того, чтобы время присоединилось к нему.
Это все к тому, что я не могу представить себе любовь в виде отрезка жизни. Не могу наделить ее натуральной, не мумифицированной длительностью. Зато я могу представить себе ее как вспышку. Остальное, окольное время, входящее в состав периода-когда-ты-любил, - это память о памяти. Это мысль о вспышке. Нужно только быть честным и отдавать себе отчет, что твой настоящий предмет разговора - это вот тот самый непопулярный органический продукт, чей срок годности истекает почти сразу после вскрытия. А не пищевые добавки, симулирующие его. Но и у вечной любви есть, в моем понимании, свое место. Которое не только не отрицает, но и делает более полным представление о ее мгновенности. Вечной любовью можно было бы назвать лихорадочное, страстное и неубиваемое желание снова взобраться на вершину вспышки. Здесь любовь с легкостью, как пищевая плёнка, отделяется от объекта, к которому направлена, и становится самостоятельным, цельным достоянием любящего. Такая любовь - над всеми, кого ты любил. Только отделившись от слишком конкретного, и потому фиктивного предлога, она может стать чем-то неизбежным, непреходящим. Позиция о реальности вечной любви не противоречит любви-мгновению. В обоих случаях любовь оказывается чем-то, что вынесено за пределы жизни. Это важно. Она несоотносима с квартирным растением. Она требует, чтобы человек пошел против всего рационально обусловленного мира, в котором пребывает. Из которого состоит. Чтобы он выбирал менее выгодных с точки зрения генетики партнеров. Чтобы он писал по ночам тексты вместо того, чтобы идти на поводу у организма и спать. Чтобы он увлекался и голодал, забывая о своем теле. Поэтому, в некотором роде, любовь - это результат провисания человека между Богом и обезьяной. Любовь возможна только благодаря такой вещи, как невозможный Рай. Конфликтное положение не позволяет человеку ни вернуться обратно к безоблачному состоянию травы, ни избавиться от мучительной диалектики путём эволюции в Бога. По обоим краям этого путешествия любви нет. Заметь. Есть пустота, исчезновение, ноль, дзен, хлопок одной ладонью. А механизм любви в принципе работает с недостижимым. В самом языке содержится как бы намек на то, что ты и любящий/любимый должны быть разными, раздельными вещами. Можно любить того, кто стоит на другом краю пропасти. Можно испытать минуту экстаза, если тебе удалось обнять того, кто стоял на другом краю пропасти. Но невозможно любить, если вы оба - гора. Гора может полюбить солнце. Но тогда мир снова должен поделиться на два. Иными словами, для возникновения этого самого глагола "любить" нужна дистанция. Даже странно, что этот глагол предполагает совершенную форму. Процесс, который он обозначает, жив только в виде стремления к призраку, пока он еще не выполнил и не опроверг свое обещание. В виде бешеного желания совершенной формы.
Дело в том, что Л. - это скорее дорога, чем станция. Вполне возможно, что даже и не дорога, а что-нибудь вроде указателя, на котором написан город. Нас немного сбивают с толку части речи. Мы часто мыслим себе ее как готовый, с замкнувшимися контурами, предмет, которому только пытаешься прибавить в уме длительность. Но в том-то и дело, что такое протекание во времени напоминает не протекание, а смерть. С таким же успехом в протяженность жизни можно было бы включать период, когда человек лежит в гробу на похоронах. Поэтому так не бывает. Чтобы предмет мог длиться, он должен ежесекундно становиться другим предметом. Это - необходимое условие для того, чтобы время присоединилось к нему.
Это все к тому, что я не могу представить себе любовь в виде отрезка жизни. Не могу наделить ее натуральной, не мумифицированной длительностью. Зато я могу представить себе ее как вспышку. Остальное, окольное время, входящее в состав периода-когда-ты-любил, - это память о памяти. Это мысль о вспышке. Нужно только быть честным и отдавать себе отчет, что твой настоящий предмет разговора - это вот тот самый непопулярный органический продукт, чей срок годности истекает почти сразу после вскрытия. А не пищевые добавки, симулирующие его. Но и у вечной любви есть, в моем понимании, свое место. Которое не только не отрицает, но и делает более полным представление о ее мгновенности. Вечной любовью можно было бы назвать лихорадочное, страстное и неубиваемое желание снова взобраться на вершину вспышки. Здесь любовь с легкостью, как пищевая плёнка, отделяется от объекта, к которому направлена, и становится самостоятельным, цельным достоянием любящего. Такая любовь - над всеми, кого ты любил. Только отделившись от слишком конкретного, и потому фиктивного предлога, она может стать чем-то неизбежным, непреходящим. Позиция о реальности вечной любви не противоречит любви-мгновению. В обоих случаях любовь оказывается чем-то, что вынесено за пределы жизни. Это важно. Она несоотносима с квартирным растением. Она требует, чтобы человек пошел против всего рационально обусловленного мира, в котором пребывает. Из которого состоит. Чтобы он выбирал менее выгодных с точки зрения генетики партнеров. Чтобы он писал по ночам тексты вместо того, чтобы идти на поводу у организма и спать. Чтобы он увлекался и голодал, забывая о своем теле. Поэтому, в некотором роде, любовь - это результат провисания человека между Богом и обезьяной. Любовь возможна только благодаря такой вещи, как невозможный Рай. Конфликтное положение не позволяет человеку ни вернуться обратно к безоблачному состоянию травы, ни избавиться от мучительной диалектики путём эволюции в Бога. По обоим краям этого путешествия любви нет. Заметь. Есть пустота, исчезновение, ноль, дзен, хлопок одной ладонью. А механизм любви в принципе работает с недостижимым. В самом языке содержится как бы намек на то, что ты и любящий/любимый должны быть разными, раздельными вещами. Можно любить того, кто стоит на другом краю пропасти. Можно испытать минуту экстаза, если тебе удалось обнять того, кто стоял на другом краю пропасти. Но невозможно любить, если вы оба - гора. Гора может полюбить солнце. Но тогда мир снова должен поделиться на два. Иными словами, для возникновения этого самого глагола "любить" нужна дистанция. Даже странно, что этот глагол предполагает совершенную форму. Процесс, который он обозначает, жив только в виде стремления к призраку, пока он еще не выполнил и не опроверг свое обещание. В виде бешеного желания совершенной формы.